Отечественному читателю Оксана Забужко известна прежде всего благодаря повести "Полевые исследования украинского секса", неистовому национально-гендерному манифесту середины 1990-х годов (книга, которая принесла Оксане Забужко славу, а современную украинскую литературу вывела на международный уровень.— "О"). Прочитав русский перевод этой книги, критик Лев Данилкин назвал писательницу "Солженицыным в юбке", определил ее прозу как "нервно-паралитическую" и предрек, что сто лет спустя вся Украина будет заставлена памятниками Забужко.

После "Музея заброшенных секретов" это предсказание выглядит еще более резонным. Действие 830-страничного романа растягивается более чем на полсотни лет. Два его главных центра тяжести — современность, канун оранжевой революции, и середина 1940-х, борьба западноукраинских повстанцев против захватчиков — сначала немецких, потом советских.

На Украине к роману отнеслись неоднозначно. Критики отмечали его неоправданное многословие, подчеркнутую идеологичность, чрезмерную сентиментальность. Ведущий украинский общественно-политический журнал "Корреспондент" назвал "Музей" лучшей книгой 2010 года, однако престижная премия "Книга года Би-би-си" предпочла этому роману Забужко "Ворошиловград" Сергея Жадана. Со времен "Полевых исследований..." Забужко не стала ни терпимей к оппонентам, ни скромнее в высказываниях, ни мягче в формулировках. Разговор о романе неизбежно свернул в сторону политики: все дороги в Киеве по-прежнему ведут именно к ней.

— Вы контролируете работу над русским переводом вашей книги?

— У переводчика Елены Мариничевой замечательное языковое чутье. Безусловно, мы сотрудничаем, это предусмотрено контрактом, но не мне ей, исконно русскому человеку с волжскими корнями, давать рекомендации по части словоупотребления. Язык у меня сложный, в западной славистике его определяют как самый сложный язык в современной украинской литературе, так что для переводчика "сделать Забужко" — сертификат качества. Хвастать особо нечем — это, наоборот, усложняет мой путь к неукраинскому читателю.

— "Музей заброшенных секретов" наверняка будет воспринят в России неоднозначно. К воинам Украинской повстанческой армии (УПА) многие там по-прежнему относятся как к врагам.

— Роман переводится в нескольких странах, дискуссии он, безусловно, вызовет, но в этом плане я с большим волнением ожидаю польской реакции. Что касается России, то в ней есть официальное мнение, которое насаждают СМИ, находящиеся под государственным контролем. В России нет свободы слова, поэтому определить действительное отношение русского читателя будет очень сложно. А вот чего ожидать от российских властей, буде они эту книгу заметят, понятно уже сейчас. Это абсолютно прогнозируемая реакция, мы ее слышим, начиная еще с 1944 года. Потому что с 1942-го по 1944-й, в период гитлеровской оккупации, УПА, или бандеровцы, каковыми они, кстати, себя никогда не называли, проходила в листовках немецкой пропаганды как "жидобольшевистская агентура Сталина".

— Жидобольшевистская? Сталина?

— Если вы не в курсе, могу продемонстрировать документы. Даже в киевском Музее Великой Отечественной войны (который до сих пор почему-то называется именно так, а не музеем Второй мировой войны) экспонируются эти листовки. В общем, три года бандеровцы были "агентурой Сталина", а потом, уже в течение 67 лет, считаются "фашистскими коллаборантами": НКВД перекричал гестапо. Так что реакция российских властей предсказуема и неинтересна. Интересна реакция живого читателя, который открыт к пониманию не только того, что там из Кремля его журналистам диктуют, который не зазомбирован пропагандой, который хочет услышать и понять точку зрения своего ближайшего соседа на его собственную историю. Такая публика в России есть. Это та часть россиян, которой безумно больно за свою страну и которая с 2004 года смотрела на Украину с надеждой. Как говорила мне одна моя московская подруга: "Если получится у вас, то, может, получится и у нас".

— А у Украины разве получилось? В оранжевой революции Россия могла увидеть отрицательный пример.

— Я бы не сказала, что не получилось, и вообще не слишком торопилась бы с историческими выводами. Я вот что хочу сказать: публика, которая откроет "Музей" без пропагандистских предубеждений, сможет услышать из моей книги не идеологию — там нет идеологии! — а человеческие голоса.

— Но в исторической части вашего романа слышны голоса только одной стороны. Это ведь все-таки была в какой-то степени гражданская война: Советская армия на треть состояла из украинцев.

— Вы что, тоже российскую прессу читаете? Не было этого! УПА не воевала с Советской армией — она воевала с так называемыми внутренними войсками МГБ СССР по борьбе с бандитизмом, где украинцев было ничтожно мало. Украинизация, или, как тогда говорили, "коренизация", органов началась позже. А вот УПА как раз являлась интернациональной армией: в ней были отряды по национальному составу, было множество дезертиров из Советской армии. Это огромная глава истории, до сих пор не систематизированная и не сведенная в компендиум. Историки занялись ею по большому счету только в последнее десятилетие, когда подросло поколение, готовое исследовать ее без предубеждения и страха. Начиная работать над романом, я еще не понимала, во что вляпалась: оказалось, что системных работ на эту тему просто не существует. Мне пришлось заниматься работой, извините, полевого историка. Я вот, как вы сейчас, сидела с диктофончиком перед десятками ветеранов. Причем на этих людей еще надо было выйти — многие просто не хотели говорить.

— Доводилось ли вам читать роман Александра Терехова "Каменный мост"? Там похожая картина: ветераны, с которым говорил автор, боялись рассказывать о событиях полувековой давности. Страх въелся в них на всю жизнь

— Нет, не читала, но знаю, что он вышел в 2009-м, как раз одновременно с "Музеем"... Вы знаете, это даже не страх, а инерция. После 50-летнего молчания людям уже легче молчать, чем начать говорить. Был интереснейший эпизод, когда мы с друзьями зимой отправились в горы, в район Черного леса, где происходило действие романа, и, спустившись, обнаружили избушку со старушкой, которая прожила там всю свою 80-летнюю жизнь. Она стала рассказывать, как девчонкой носила повстанцам еду, как "на облаву коровы ревели". Я лезу в сумку за диктофоном, и тут происходит то, что достойно камеры Спилберга или фон Триера: ее взгляд ловит этот несчастный девайсик с мигающим красным огоньком и на лицо словно опускается чугунная решетка. Мы начинаем уговаривать: мол, чего бояться, у нас ведь независимая Украина. По ее застывшему лицу видна напряженная борьба с собой, проходит секунд тридцать, и она, не поднимая век и покачав головой, говорит: "Нет. Не могу".

— Для половины Украины слова "УПА" и "бандеровцы" остаются чуть ли не ругательствами.

— Ну, не для половины!

— Если посмотреть по результатам голосования, все те, кто выбирал Януковича...

— Да чушь собачья, что вы говорите? Вы что же, впрямь идентифицируете голосование за Януковича с "пророссийским" электоратом, а голосование за Тимошенко с "проукраинским"? Эта байка и на выборах-то не сработала, а уж сегодня на нее всерьез ссылаться просто смешно. Я знаю кучу людей, которые, чертыхаясь, матерясь и рыдая крупными слезами, шли голосовать за Януковича с единственным аргументом: "чтобы не дать этой сучке ни одного шанса", а с другой стороны — вполне дружественных к РФ обывателей, точно так же голосовавших за Тимошенко — "только бы не за зека". То, о чем вы говорите сейчас, это чисто политтехнологическая разработка. Это сценарий, написанный даже не ими,— они оба слишком глупы для этого.

— Вы, я помню, активно призывали голосовать против обоих.

— Да. Вся страна помнит. И эта политическая "третья сила", которую я озвучила накануне второго тура выборов, то есть те, кто голосует против обоих, за полтора года, заметьте, выросла с 5 до 18-25 процентов. Ни один украинский политик не сделал такой карьеры. Треть страны не принимает обоих, а результат второго тура определило протестное голосование. Плебисцит по выбору меньшего зла.

— Вы действительно считаете, что Янукович меньшее зло, чем Тимошенко?

— Безусловно: масштаб меньше. У нее был общенациональный ("Она — это Украина"), у "донецких" — "локальный" ("Донбасс — это мы"). Что из этого получается, мы все видим: одной группировке удалось сделать пугало из целого региона, навязать ему имидж "бандюков", и сегодня уже никто не вспоминает, что Донбасс — это родина великого украинского тенора Анатолия Соловьяненко, великого украинского поэта Василия Стуса и т.д. Янукович и компания узурпировали Донбасс, заставили людей говорить: "Извините, я из Донецка". И теперь мы имеем кучу дураков из других регионов страны, которые смеют заявлять: "А давайте мы этот Донбасс отделим".

— Среди этой "кучи дураков" ваш коллега, писатель Юрий Андрухович.

— То, что он лепечет, это не только безответственно, это просто глупо, по-мальчишески. Юрин психологический возраст — 18 лет. Нет ничего грустнее, чем стареющие советские 18-летние мальчики, которые никогда не достигают возраста социальной зрелости и ответственности.

— Все-таки, мне кажется, Тимошенко так не сворачивала бы демократию, как это делает Янукович.

— Простите, вы уже забыли журналиста, уволенного за ролик "Все пропало"? Забыли решение Печерского суда, запрещавшее критику действий правительства? И ведь у нее тогда не было всей полноты власти, а если бы была? Нет уж, увольте: по части свободы слова при Тимошенко — три ха-ха.

— Если ее сейчас посадят, как вы к этому отнесетесь? Она ведь будет восприниматься такой же жертвой, как Ходорковский в России.

— Не думаю. Это все больше похоже на фарс, причем с обеих сторон. Для танго нужны двое, и они нашли друг друга. И вообще, почему вы решили, что она сядет в тюрьму? Давайте не будем строить гипотез. Единственно, от чего я испытываю некоторое смутное эстетическое удовлетворение, так это от того, что судит ее тот же Печерский суд.

— Сама создала, сама получила?

— Да. Любой человек, знающий толк в композиции, оценит красоту ситуации. Люблю такие сюжеты.

— Возможен ли в Украине белорусский вариант? То есть построение авторитарного или даже тоталитарного государства?

— Нет. У нас все-таки был майдан, в корне изменивший отношения между властью и обществом. "Они" "нас" боятся. Весь вопрос только в самоорганизации общества, в его возможности внятно артикулировать свое "нет" и свои запросы к власти. Как сказала на днях моя соседка, приносившая мне на подпись требования к райадминистрации от собрания жильцов: "Если бы мы шесть лет назад так начали бороться, а не разошлись по домам ждать перемен сверху, мы бы уже жили в другой стране".