– На ваш взгляд, каким образом власть и интеллектуалы должны взаимодействовать?
– Вы сразу о грустном… Начинать, наверное, надо с Платона: реальная власть – это, говоря современным языком, деньги плюс знания. Только так. А мы от 90-х и до сегодня имеем, увы, сплошную монетаризацию сознания, основанную на наивной вере нищих в то, что якобы деньги могут все. Одно дело, когда первичное накопление капитала и зарождение буржуазии происходит в период позднего Средневековья – существует еще всецелая оглядка на Бога, на аристократию, от которой буржуазия наследует философию денег. Здесь я отсылаю к моей Notre Dame d’Ukraine, где весь этот набор ценностей продемонстрирован на умирающей украинской шляхте второй половины XIX века – инициаторе проекта «страна». У Томази ди Лампедузы по этому поводу есть формула: для обретения истинной элегантности нужно, чтобы как минимум в трех поколениях генетической памяти люди, достигая значительного достатка, трижды его теряли. И лишь после этого в человеке появляется подлинная свобода в отношении к материальным ценностям. Понимание: что тебе дается – это не на века. Это приходит и уходит, в любой момент может быть отобрано, как и пришло к тебе из ниоткуда. И вот эта легкость, божественная аристократическая легкость в отношении к материальному – она как раз и отличает истинно богатых людей. А класс новоукраинских богатеев появился из всеобщего колхоза, голодного и унизительного совка, откуда все мечтали вырваться. Их наконец выпустили на это поле чудес, с роящейся сверхмощью денежных потоков и с этими, казалось бы, всесильными деньжищами, но они так и остались бедными людьми: бедняки с деньгами. В результате – ни подлинной свободы, ни ответственной власти, потому что капитал упал на рабство. Однажды, когда я пыталась наладить диалог, как вы говорите, «интеллектуала» и «власти», с одним парламентарием, он гордо изрек убийственную фразу: «Для меня в Украине нет авторитетов». Конец связи. Человек не знает истории своей страны, не знает ее культуры, он знает одно: у него есть деньги. Глобальный мировой кризис демонстрирует, что монетарная философия, согласно которой якобы деньги делают историю, себя полностью исчерпала. 
– Было ли у вас искушение переехать жить за границу и при каких условиях вы бы это сделали?
– Ни при каких. Писатель не может эмигрировать из языка. По крайней мере, никому это не пошло на пользу – ни Набокову, ни Джозефу Конраду, а Бродский американского периода – в первую очередь англо-язычный эссеист. Если бы я была музыкантом или режиссером, возможно, задумалась над ответом, но поскольку судьба распорядилась так, что я писатель, ответ однозначен – нет. Несмотря на все горькие размышления, вложенные мною в уста героини «Полевых исследований», мол, что тебя ждет в Украине, это же Хронос, пожирающий своих детей, и так далее… Для меня эмиграция из языка невозможна. Язык не транспортируется.

– Вам не хотелось написать мужскую версию «Полевых исследований украинского секса»?
– Их и до меня написано достаточно – если сравнить тысячелетия литературы, описывающей мужской опыт, и каких-нибудь пару столетий, описывающих женский. Для Украины это всего полтораста лет, если считать от Марка Вовчка. Мне незачем идти на вытоптанное поле, если свое, женское, еще непаханное.
– Как, кстати, сложилась судьба мужчины, который прочитывается в персонаже «Полевых исследований»? Каковы ваши нынешние отношения с ним?
– Да я понятия не имею, как сложилась его судьба, – пусть это и звучит цинично. Вы не представляете, скольких кандидатов в прототипы пытались подставить под этот образ. Очень уж он узнаваем получился для многих тысяч женщин, причем во всех странах, где роман был переведен. 
– Я имею в виду вполне определенного луцкого художника Мыколу Кумановского. Представляли ли вы себе, какое влияние на его семью и социальные связи может оказать ваша книга?
– А что, была семья? Мне было сказано, что разведен, отношения поддерживает только с сыном.
– В то время Наталка Кумановская была вовсе не бывшей. И представьте: в один момент на улице ее вдруг стали встречать какими-то чересчур пристальными взглядами. Характерные перешептывания за спиной и едкий хохоток, приблизительно месяц или два, пока кто-то не сказал, что, мол, об отношениях с твоим мужем целый роман вышел.
– Боже, какой ужас… Я и подумать не могла, что такое возможно… А что теперь? И откуда вы знаете об этом?
 – Наталка Кумановская – моя подруга, в определенном смысле учитель. Узнав обо всем последней, она прочла книгу и подала на развод. Многие думали, не решится. Было тяжело, прежде всего морально. У всех на виду, на слуху, небольшой провинциальный город…
– Безумие какое-то… Хотя, может, и к лучшему? То, что в итоге моя книга стала последней каплей, а ей удалось освободиться от этого мрака нескончаемой лжи и унижений… Обывательские пересуды, можно только представить… Жуть! Передайте, что я сожалею и сочувствую тому, что ей пришлось вытерпеть. Ее бывший муж замечательно сыграл для меня роль «натурщика», но почти треть романа была написана задолго до знакомства с ним. Та встреча дала лишь сюжетный ход, так сказать, навела недостающую резкость.

– А вне этой истории вы поддерживаете связь с городом детства – Луцком?
– Ну что меня может связывать? Меня увезли оттуда семилетней девочкой при обстоятельствах, о которых страшно вспомнить. Только теперь я узнала, что в послесловии к книге одного очень талантливого поэта-диссидента, человека трагической судьбы…
– …Константина Шишко?
– Совершенно верно, Шишко. В посмертную книгу его стихов издатель имел подлость включить комментарий какого-то бывшего инструктора обкома компартии, который вместо покаяния осмелился бросать грязь на память моего отца, намекая, будто Стефан Забужко мог быть стукачом в деле луцких диссидентов Иващенко – Мороза! Отцу тогда КГБ очень хотел пришить статус не свидетеля, а обвиняемого, но не вышло. У него за плечами уже был опыт противостояния системе: шестилетняя, еще сталинская, ссылка в Читинскую область по решению ОСО, с последующей хрущевской реабилитацией. Когда в 1965 году принялись шить новое дело, он просто не дал себя спровоцировать и все отрицал. К счастью, почти весь самиздат, который был у нас в доме, за неделю до обыска «уехал» в Киев. Поэтому у нас дома ничего крамольного, по тогдашним понятиям, не нашли, был лишь один микрофильм, который мама несколько часов прятала в лифчике, пока квартиру переворачивали вверх дном шестеро мужиков, потом попросилась в туалет и изорвала его в клочки. Пришить что-либо без доказательств было трудно, если допрашиваемый отказывался, как это у них называлось, сотрудничать со следствием. 
– Расскажите, как вам удалось перебраться в Киев.
– Только чтобы бежать из Луцка, родителям понадобилось два года. Отец, уволенный из института, уехал в Киев, жил по квартирам у друзей, а мама оставалась со мной в Луцке как якобы брошенная жена. Каково ей было тогда… Вчерашние приятели, издалека завидев, перебегали на другую сторону улицы. Выехать удалось путем тайно организованного неравного обмена квартиры на комнату в хрущевской коммуналке в Киеве, где на кухне в шесть метров – 12 человек, из них семеро – дети. Но вскоре нам предъявили обвинение в незаконном обмене, пять лет судов, жесточайшего прессинга, угрожали выселением за 101-й километр. Отца, опять уволенного, нигде не берут на работу, диссертация, готовая к защите, вдруг «снята с очереди». Арест за тунеядство, под окнами черный «воронок», мне 13, мы с мамой в отделении, пытаемся узнать, где наш папа, а нам отвечают: «Может, уже на Сахалине». Впоследствии он принудительно был устроен вахтером на завод «Большевик», дальше – болезнь и смерть. Типичная судьба украинского интеллигента своего времени. Об этом сегодня предпочитают не говорить – после того как в 1990–91-м КГБ УССР уничтожил практически все архивы по брежневским десятилетиям. В том числе и четыре тома дела на моего отца: до самой своей кончины он оставался под надзором КГБ. Никак они ему не могли простить – вот и сегодня, тридцать лет спустя, дерьмом на могилу швырнуть пытаются! – что не сломали, что он от них ушел – даром что в смерть. «Чистеньким хотите уйти? Не уйдете», – повторяли ему на допросах. К счастью, кое-какие документы все же сохранились, работая над «Музеєм покинутих секретів», мне удалось их добыть. Увлекательнейшее чтиво, доложу вам! 
– Не хотите написать об этом роман?
– Тема, как вы понимаете, огромная и неисследованная, так что не роман, скорее – биография поколения на фоне событий жизни моей семьи. Уникальность отцовской истории в том, что он все же выиграл у КГБ, хотя они пытались достать его всю жизнь. То, что органы знали все, это советский миф. Такой же бардак там был, как и везде в СССР. Конечно, трудно было выдержать мощное давление целого государства. Мама говорит: двадцать лет жизни ушло на то, чтобы просто не свихнуться. Трудно, но все-таки возможно, я – тому живое доказательство. У нас этим периодом ведь никто не занимается, а когда свято место пустует, на него приходят мародеры, и та же братия, которая это творила, теперь издает стихи Шишко, и он остается зависимым от них даже после смерти. Написать об этом времени – долг, который я еще не выполнила. Некоторые представители старшего поколения начали писать мемуары, но скорее в качестве самооправдания: обласканные, а потом ограниченные в номенклатурных привилегиях, люди считают себя «диссидентами». А настоящие жертвы уходят из жизни. Не оставив свидетельств. 
– Действительно сложная и обширная тема – изломанные жизни нескольких поколений. Но давайте о вас поговорим. Женщина-интеллектуал – могут ли быть комфортными для нее отношения с мужчиной, уступающим ей в интеллекте?
– Ни одна умная женщина не сможет жить с глупым мужчиной. Точка. Другое дело, что интеллектуалка прежде всего ассоциируется с количеством прочитанных книг. Но интеллект ведь измеряется не только ими. Существует и другой уровень понимания и восприятия – более тонкий, интуитивный, не измеряемый линейной схемой. Я никогда не была, включая один официальный брак и два гражданских, в партнерстве с мужчиной, которого не считала в чем-то лучше себя, – и отнюдь не в количестве прочитанных книг. В другом мы ищем тот духовный витамин, которого недостает в структуре собственной личности.

– Когда я звонила вам в первый раз, мне ответил мужской голос. Кто он?
– Он – художник. Наши отношения длятся почти десять лет, он – и мой первый читатель, первый неофициальный рецензент моих книг, по крайней мере, вынужденно несет на себе этот груз (смеется). Я очень доверяю его всегда безошибочной реакции на малейший фальшивый звук. Например, когда в «Музеї покинутих секретів» я поначалу написала, что у секретарши Адриана кривые ноги, он отреагировал мгновенно: «Не возьмет такой мужчина на работу секретаршу с кривыми ногами!» Пришлось исправить.
– Считается, что главное предназначение женщины – материнство. Как вы к этому относитесь? И нужен ли, по-вашему, брак современной женщине?
– В полноценной жизни, как сказал Гете, должно быть все. Я считаю, что брак – оптимальная форма построенного на любви партнерства мужчины и женщины и нужен в равной степени как женщине, так и мужчине. А вот с детьми сложнее. Я как-то проскочила тот возраст, когда рожаешь, еще плохо соображая, что делаешь и какую страшную ответственность за судьбу произведенного на свет человека на себя берешь. А потом, чем больше осознавала меру этой ответственности, тем в больший ужас приходила: нет, это не по мне! Если бы я стала матерью, у меня была бы совсем другая биография. Я сделала выбор в пользу других форм человеческой реализации. А ведь, кстати, скольким детям приходится платить за мамину нереализованность?! Говорить, будто предназначение женщины в материнстве, то же самое, что сказать: главное предназначение мужчины – в отцовстве. Но так ведь никто не говорит, да? По-моему, предназначение всякого человека – мужчины ли, женщины – это оставить после себя мир хоть чуточку лучшим, чем ты его застал. Сдать его будущему, так сказать, в другом виде. Что я по мере сил и стараюсь исполнять. 
– Другой возраст ставит другие вопросы. Довольна ли Оксана Забужко своими ответами?
– После сорока – просто супер! Мне намного легче стало – во всех смыслах. Не сочтите за скрытую рекламу ее косметики, но я согласна со словами Мери Кей: от 20 до 40 женщине требуется привлекательность, от 40 до 60 – личность, а от 60 – наличность. После 40 как раз и приходится пожинать первые плоды того, что называется личностью. Ты, к счастью, уже не обязана постоянно доказывать, что не дура, ведь когда ты молода и привлекательна, то, будь хоть семи пядей во лбу, тебя все равно не воспринимают всерьез. А после 40 тебя начинают уже не только видеть, но и слышать. 
Текст Ирины Панченко Фото Романа Пашковского